Из воспоминаний Владимира Тимофеевича Савицкого
(15.07.1902 - 21.06.1998гг.)

    Родился я, а, вернее, меня родили, в селе Лисичанск Донецкой области У.С.С.Р. Село это разбросалось домиками и хатками на трех горах. Внизу, под горами, протекал Северский Донец-река чистая, тихая и любимая всю мою жизнь, хотя и прожил я у ее берегов только до 21 года. С Донцом у меня связано все лучшее, что было в жизни.
     Как только я научился бегать, меня старшие ребятишки потащили к Донцу учить плавать. Учеба эта длилась своеобразно и, сравнительно, недолго. Взрослые ребята брали меня за руки и ноги, подтаскивали к реке, раскачивали и бросали в воду. Когда я захлебывался водой и тонул, меня вытаскивали из воды на берег. Несколько таких сеансов в неделю, и я становился бесстрашным пловцом. Когда я повзрослел, сам стал уже учить ребятишек плавать таким способом. В дальнейшем, во время учебы в школе и Горном техникуме, все свободное время проводили на Донце. Летом купались, зимой катались на коньках.
     Купание было своеобразным и увлекательным. Обычно, собирались 4-5 человек молодых ребят, уходили вверх по Донцу на 8-10 километров пешком. Вязали из камыша плот, раздевались, взбирались на плот, отталкивались от берега и плыли по течению в Лисичанск. С плота бросались в воду, залезали на плот, отогревались на солнце и снова в воду. Такое купание длилось обычно несколько часов.
     Другим любимым местом в детстве был «бугор». Это горное плато возвышалось над Донцом примерно на 300-400 метров. В летнее время на этом бугре расцветал дикий шиповник ( его плоды мы называли «серберикой»). Цветы шиповника имели разнообразнейшую окраску: белые, желтые, синие, фиолетовые, красные и различный конгломерат этих цветов. Аромат от этих цветов и изумительная окраска их поражала всех взрослых, кто случайно попадал на этот бугор. Мы же, ребята, воспринимали все это, как должное, видимо, как необходимое для нашего детства потому, что мы сами были цветами жизни. Максим Горький правильно как-то выразился: «Дети – это цветы нашей жизни».
     На этом бугре мы играли в мяч – Лапту (« Бей-беги») до наступления сумерек - темноты. В сумерки собирались на самом обрыве этого бугра и , притихшие, смотрели вниз , на Донец и появление из темноты чудовища- поезда, проносившегося с каким -то невообразимым шумом и таинственно исчезавшем за бугром.
     С наступлением темноты шли в село и если видели сборище шахтеров около какой- нибудь хаты, подсаживались к ним и слушали рассказы о чудесах, которые они будто бы видели в шахтах в праздничные дни ( нерабочие дни).
     Село Лисичанск- шахтерское село. В мое время там были крупные рудники: «Дагмара», «Скальковский» и много мелких крестьянских шахт. Из мелких шахт уголь выдавали ручными «воротами» или при помощи лошадиной тяги. Лисичанская земля богата залежами угля, причем пласты угля выходили наружу. По справочной литературе, которую мне пришлось читать, сказано, что Петр Первый, проезжая как- то по этим местам, когда ему показали кусок угля будто бы сказал: « Сему камню принадлежит великое будущее…». Так ли это было или это была легенда, только село Лисичанск стало быстро развиваться с развитием добычи угля. В первые годы добыча обеспечивалась ссыльными- каторжанами, а в последующие - за счет притока « зюзюков» из России. «Зюзюками» у нас назывались пришельцы – русские, жаждущие заработать на коровенку. В мое время добыча угля велась уже в основном местным населением.
     Работа в шахтах велась все дни, кроме воскресенья и праздников. В праздничные дни, когда в шахте нужно было производить ремонт горных выработок, оплата труда была чрезвычайно высокой, потому что желающих работать было найти очень трудно.
     В эти дни, о чем я уже упоминал, по рассказам шахтеров, происходили необыкновенные, иногда очень страшные истории: то появлялись из темных выработок давно погибшие на этой шахте шахтеры и заманивали работающих идти с ними в темноту, то слышались какие-то стоны людей и просьбы спасти их - вывести на поверхность земли из шахты. Такие и аналогичные рассказы, видимо, сильно подействовали на мою психику и будучи уже взрослым юношей , очень боялся темноты.
     Когда, бывало, отец просил меня спуститься в погреб и принести оттуда картошку или капусту (погреб у нас был большой и устроен в земле, хранилище продуктов на всю зиму), я начинал дрожать и бледнеть. Отец, видя, что со мной делается, обычно говорил: «А, впрочем, не надо, и так обойдемся». А иной раз, когда было мне очень стыдно отказать отцу в просьбе, я влетал в погреб, хватал, что было нужно и, на одном дыхании, пулей вылетал оттуда. Появлялся я, обычно, бледный и дрожащий. Вскоре отец заметил мою боязнь темноты и избавил меня от посещений погреба.
     В последствии, когда я закончил Горный техникум и проработал несколько лет в шахтах на эксплуатации угольных месторождений, ознакомившись со спецификой шахтерского труда, я понял, почему рабочие- шахтеры были суеверными. Горные породы и пласты угля, находясь под колоссальным давлением, иногда в непредвиденных случаях обрушались. И если это было в зоне работы людей, то их накрывало. Быстро помочь попавшим в беду людям, то есть откопать их, могли только другие, рядом находящиеся рабочие. Если же никого поблизости не было, то засыпанные породой шахтеры погибали.
     Посещая подземные выработки шахты в нерабочие дни и находясь в очистном забое, я не раз слышал при абсолютной тишине озвученное шипение, свист, трескотню и стуки. Шипение и свист давал воздух и газ, выходившие из пор угольного пласта, а трескотня и стуки являлись следствием отрыва кусков породы и угля от целинной массы. Вот это, видимо, и порождало у рабочих страх и суеверие.
     Когда мне исполнилось 9 лет, отец определил меня в начальную школу. А затем, когда открылось у нас Высшее- начальное училище, я поступил в него и окончил в 1918 году. Отец у нас был крестьянин неграмотный. Это его, видимо, тяготило. И он во чтобы-то ни стало хотел своим детям дать образование.
     После окончания Высшего начального училища мне стукнуло уже 17 лет, и я уже стал подумывать, что с собой делать дальше. В Лисичанске был Горный институт, но туда продолжать учебу меня не тянуло. Видимо, шахтерские рассказы, а также шахтерский быт, который меня окружал, были причиной этому. К тому же к этому времени я полюбил народные песни и иструментальную музыку. Народная песня – протяжная, грустная, лирическая – была любимицей всю мою жизнь. Откуда такая любовь, где ее истоки? Истоки ее – родные украинские просторы, равнинные степи.
     Когда мои родители занимались крестьянскими делами, они меня брали с собой в поле. Возвращаясь уже затемно домой, я укладывался на возке с сеном. До села было километра 3-4. Всю дорогу, подремывая, я слышал песни возвращающихся с работы девушек. Хотя мои родители занимались крестьянскими делами сравнительно недолго, всего 5-7 лет, но это время совпало с моим детством, когда все окружающее действовало на психику весьма впечатляюще. Если бы в Лисичанске было музыкальное училище, я бы, наверное, поступил бы туда.
     В юношеском возрасте я самостоятельно научился играть на балалайке, гитаре, мандолине и скрипке, без учителей. На скрипке я играл даже в сельском оркестре. Юношей я любил петь. Все шло к тому, чтобы мне нужно было дать музыкальное образование. Но судьба решила по – своему. Я поступил в Горный техникум, затем, в Горный институт и стал инженером-шахтостроителем.
     Судьба человека определяется многими случайными обстоятельствами. Случайности затем переходят в необходимость. Закон диалектики: «Случайное - необходимо, необходимое случайно», подтверждается нашей жизнью. Учась в Горном техникуме, я проходил на практике всю специфику шахтерского труда. Горный техникум имел собственную шахту. Студенты сами добывали уголь и работали в качестве рабочих различных специальностей: плитовыми коногонами, крепильщиками, забойщиками.
     После окончания техникума я работал на различных технических должностях в Донецком угольном бассейне, в Подмосковном бассейне, на Урале (Володарская штольня), Кузбассе и Дальнем Востоке (Сучанские копи).
     Приобретенная практика повысила интерес к теоретическим дисциплинам ВУЗа и я поступил в Горный институт (г. Донецк). Учился я на средства Бюро инженерно-технической секции Украины, получал стипендию. Окончил институт в 1931 году. Работал уже не на эксплуатации угольных месторождений, а на строительстве шахт. В 1932 году был приглашен Управлением Метростроя в Москву на строительство в метро. На первой очереди строительства работал в качестве зам. начальника шахты №14, зам. начальника строительства станции Дзержинской.
     На второй очереди строительства метро был назначен начальником строительного участка ( шахта №72-74). На моем участке сооружалось метро от станции площади Свердлова до станции площади Маяковского. После окончания строительства этого участка метро был приказом переведен на работу в Министерство угольной промышленности. Здесь я работал до 1955 года на различных технических должностях: заместителем начальника отдела, начальником отдела, главным инженером экспертизы проектов. Ушел я на пенсию в 1955 году здоровым, работоспособным инженером по обстоятельствам, о которых будет сказано ниже. Моя служебная карьера (если можно так выразиться) быстро шла вверх. За 6 лет после окончания ВУЗа я прошел путь от рядового инженера до начальника строительного участка метро. Производственные отношения с рабочими, подчиненным персоналом и начальством было хорошим. Так было до 1937 года.
     1937 год был переломным в моей судьбе, да и не только в моей. Как выяснилось потом, с этого года начался страшный период для многих миллионов советской России. В 1937 году начались массовые аресты крупных партийных руководителей во всех советских республиках. Осуждали их и обрекали на гибель не народные общественные суды, а какие – то мифические , таинственные «тройки». Кто дал этим «тройкам» такую власть, кто были эти люди до сего времени не выяснены. Период массовых арестов продолжался до самой смерти властолюбца Сталина. После этого пошла реабилитация всех осужденных этими «тройками», причем уже многих посмертно.
     В 1937 году, работая на Метрострое в качестве начальника строительного управления, я получил извещение от родных об аресте моих братьев- коммунистов Федора и Иосифа как « врагов народа». Иосиф- участник революции 1905 года. После подавления этой революции он работал в партии большевиков-коммунистов подпольно до Октябрьской революции. Федор вступил в партию большевиков- коммунистов в первые дни Революции 1917 года.
     Об их аресте я сразу же поставил в известность партийную организацию, хотя я был беспартийным. Поступил я в данном случае, как потом выяснилось с точки зрения сохранения своей жизни, правильно.
     В моем строительном управлении работал инженер Строилов. Его брат, работавший главным инженером комбината Кузбассуголь, в это время был также арестован как «враг народа». Метростроевец Строилов на вопрос партийной организации: «Его ли это брат?». Дал отрицательный ответ. Спустя некоторое время он был арестован работниками НКВД и исчез навсегда. Аналогичный случай имели место и в других строительных управлениях Метростроя. Так что мой инстинкт самосохранения сработал своевременно и правильно.
     По окончании строительного участка на Метрострое между станциями «Площадь Свердлова – площадь Маяковского» я был переведен в Министерство угольной промышленности. Руководство Министерства и непосредственные руководители относились ко мне хорошо и имели намерение повысить мою служебную ответственность переводом на высшую должность. Но настоящими хозяевами моей судьбы были, как я потом выяснил, «отделы кадров» - так называемые «секретные отделы» и НКВД, которые были связанные с указанными отделами. Здесь я был на особом учете как потенциальный враг Советской России и «враг народа», которого надо разоблачить. Откуда мне об этом стало известно? Приведу несколько примеров.
     Работая в Министерстве, я был допущен к так называемой секретной переписке оборонного значения. Лица, допущенные к такой переписке, обязаны хранить соответствующие документы только у себя или сдавать после работы в секретный отдел. Причем не только готовый к отправке документ, но и всякого рода черновики. Так вот работал над таким документом. Вдруг телефонный звонок из приемной министра с требованием срочно явиться к нему. Отработав чувство бдительности, я собираю всю секретную переписку с собой и являюсь в приемную. В ответ мне референт говорит, что надобность в Вас уже отпала. Возвратившись, я убедился, что в моем столе уже кто-то рылся, видимо, искали секретные документы.
     Были и такие случаи: в период войны мы обычно засиживались в Министерстве до 12 часов ночи, а иногда и позже. Уходя домой, заходили в секретный отдел, чтобы сдать документ оборонного значения. А дверь закрыта, начальника отдела нет. Приходилось ждать. Явившись, начальник отдела говорит, что задержался у зам. министра. На самом деле, как выяснялось потом, он сидел с начальником отдела кадров и ждал возможного моего ухода домой с секретными документами.
     Второй пример. В этот же военный период Министерство направило меня в Подмосковный бассейн начальником строительства Бегичевских шахт. Когда строительство было закончено, меня Министерство вновь отозвало на работу в Москву. Прощаясь со своими подчиненными сотрудниками, меня отозвал в сторону начальник отдела кадров и сказал мне: «Местные органы госбезопасности добивались от меня, чтобы я дал им на Вас какую-нибудь порочащий материал». Сказал, что до сих пор не знает, что от него хотели получить. Здесь я, как и в Министерстве, смутно чувствовал, что за мной соответствующие органы настороженно наблюдают. Поэтому, когда вышел указ, разрешающий мне не работать и получать пенсию, я сразу же воспользовался этим и ушел на пенсию. Это было в 1955 году.
     Будучи на пенсии, я совершенно случайно узнал, что под «колпаком» у органов безопасности находился уже с 1937 года на Метрострое. Рассказал мне об этом сосед по квартире, работавший тогда начальником секретного отдела Метростроя тов. ….. При встрече со мной он сказал буквально следующее: « Ну, товарищ Савицкий, благодари судьбу и Егора Трофимовича Абакумова за то, что ты сейчас жив, здоров и сейчас беседуешь со мной. Когда я работал на Метрострое, ко мне приезжали из Комитета Госбезопасности и спрашивали: «Вы знаете, что у Вас работает Савицкий В. Т.?» и отвечал: «Знаю». «А знаете, что у него два брата, как враги народа, арестованы?». Я отвечаю, что знаю. Он об этом сообщил в парторганизацию своего управления. «Вы знаете, что фамилия – Савицкий – польского происхождения?». Этого я не знаю. «Так вот, мы заедем к Вам через пару дней, а Вы напишете, что знаете о Савицком». После этого разговора я позвонил Е. Т. Абакумову, которому я тогда подчинялся в своей работе. Он категорически запретил мне давать какие- либо письменные сведения о Вас. После этого представители Госбезопасности приезжали еще и звонили по телефону с требованиями дать письменные сведения о Вас и Ваших братьях. Но я, чувствуя поддержку Абакумова, отказывал им в этом и говорил, что у меня нет каких-либо порочащих данных на товарища Савицкого».
     Тут я должен пояснить, почему мне в данном случае повезло, и я не оказался в объятиях Госбезопасности, так жаждавших найти «врагов народа» в любом честном труженике. Товарищ Абакумов Егор Трофимович (тогдашний зам. начальника Метростроя, в последствии зам. министра угольной промышленности) знал меня по работе еще на шахтах Донбасса.
     Когда его пригласили строить Московское метро, он стал подбирать кадры из известных ему шахтостроителей. На строительство метро был приглашен и я. Моя работа на Метрострое его полностью удовлетворяла, и я всегда чувствовал поддержку в своих действиях. Но главное, я предполагаю, было в другом. Когда Абакумов работал в Донбассе начальником шахты, которая сейчас носит его имя, у него слесарем работал Никита Сергеевич Хрущев. Во время работы Абакумова на Метрострое Хрущев был уже секретарем московской городской партийной организации. О близких отношениях Абакумова и Хрущева знали руководящие органы Госбезопасности. Знал и об этом и начальник секретного отдела Метростроя. Поэтому указания Абакумова- не давать каких-либо письменных сведений о моей личности, было ими выполнено из боязни вызвать недовольство Абакумова. Так, мне кажется, обстояло дело.
     Старший брат Иосиф в момент ареста был прокурором Украинской С.С.Р. Около 16 лет просидел в различных лагерях. Затем был реабилитирован.
     Брат Федор в момент ареста был начальником морского порта. Из объятий Госбезопасности не вырвался и погиб, при обстоятельствах мне неизвестных. Реабилитирован посмертно.
     В этот же период был арестован и уничтожен муж моей сестры – Крикунов, работавший тогда на Украине в должности начальника райисполкома в городе Константиновке (близ города Славянска). Реабилитирован посмертно. Был арестован и просидел в тюрьме около 6 лет муж сестры моей жены – врач Розовский. Также в последствии был реабилитирован.
     Нечто подобное имело место и в других многочисленных семьях нашего народа. В категорию «врагов народа» попадали люди, занимавшие и весьма высокие посты, что известно из прошлой печати, рядовые работники. Прошло уже несколько десятков лет, но до сих пор не расследовано и не опубликовано в печати ни по одному случаю невинно-осужденных людей. Кто же в действительности были «враги народа»?
     В художественных произведениях некоторых писателей имеются кое-какие намеки, а иногда и указания на трагические случаи наказания ни в чем неповинных людей, но я имею в виду разбор дела судебными общественными организациями с опубликованием в печати результатов разбора. Почему, за какие поступки осужден, кто сидел, почему реабилитирован????? Понесли ли наказания эти судья? Какие причины обусловили появление этих трагических событий и т.д.
     Даже и сейчас (1987 год), в наступающей эре перестройки и гласности, трагическая история Советской России и миллионов семей не раскрывается надлежащим образом.
     Однако, вернемся к семейной хронике…
     Я женился на девушке- еврейке Соне Лукер в 1929 году. Тогда она была студенткой Ростовского Университета. Жили мы с ней, я считаю, хорошо. Старались оба быть вместе, не разлучаться. Даже отдых в календарные месячные отпуска брали в одно и то же время. Крупных ссор не было. Видимо, некогда было ссориться. Она работала врачом. Я все время проводил на строительстве угольных шахт, а в последующем на строительстве Метрополитена. Хотя, справедливости ради, следует сказать, что моей жены были веские причины быть мною недовольной. Я позволял себе, кроме служебной работы увлекаться еще шахматами, бильярдом, бегами и преферансом. И она длительное время оставалась дома одна. Однако, кроме легких упреков, от нее я за это ничего не получал. Сейчас я испытываю чувство виновности перед ней за это мое поведение. Но искупить свою вину уже не могу. Ее нет в живых. Она трагически погибла 9 лет тому назад.
     Переходя дорогу , была сбита шофером такси. Удар был настолько мощным, что она по дороге в больницу Склифосовского скончалась.
     В нашей семье имеется два сына: Толя - 1931 года рождения и Витя – 1934 г. 
     Толя окончил Горный институт, Витя – Плехановский.

Отредактировано Легенда (2009-03-05 10:09:55)